Взятие бастилии 1789. Коротко о бастилии и ее взятии. Что стало с крепостью Бастилия

К концу XVIII века во Франции накопилось очень много политических, социальных и финансовых проблем. Король Людовик XVI (1774-1792) был не в силах решить этот комплекс противоречий. В стране отсутствовало чёткое и понятное всем законодательство, система налогообложения была запутанной, а система сословных привилегий давно отстала от жизни. Ситуацию также усугубляла абсолютная власть короля. Благодаря ей процветали коррупция и продажа государственных должностей.

Изо дня в день власть монарха теряла доверие. Причём не только у народа, но и духовенства, дворянства, буржуазии. В этом вопросе большой вклад в изменение сознания людей внесли такие просветители как Шарль де Монтескье и Жан-Жак Руссо. Они утверждали, что абсолютная власть короля ограничивает права сословий, народа и не даёт стране нормально развиваться.

Данная установка постепенно овладела умами образованных французов. Они начали утверждать, что единоличное правление является анахронизмом. И хотя Людовик XVI, стараясь спасти власть и корону, пытался проводить либеральные реформы как в экономике, так и политике, но он был обречён. Ситуацию усугубляли слабоволие и нерешительность короля. Но надо сказать, что и волевой правитель не смог бы переломить создавшееся положение вещей, так как настал кризис власти, и пришло время менять всю существующую систему.

Началом кардинальных потрясений и преобразований во Франции стало взятие Бастилии парижанами 14 июля 1789 года . А после этого началась жуткая по своему содержанию череда событий, вошедшая в историю как Великая французская революция. Когда Людовику XVI доложили, что Бастилия пала, он воскликнул: «Немыслимо, это же бунт!» На что один из придворных ему ответил: «Нет, ваше величество, это не бунт – это революция».

Нужно сказать, что к этому всё и шло. Началось всё с созыва Генеральных штатов 5 мая 1789 года. Сами – это сословно-представительское учреждение. Возникло оно в XIV веке как орган, сглаживающий социальные противоречия и укрепляющий государственность. Но с 1614 года Генеральные штаты не созывались, так как абсолютной монархии они были не нужны. Однако в условиях тяжелейшего финансового кризиса король вспомнил об этом учреждении и повелел его созвать.

Но Генеральные штаты не захотели повиноваться королю, и 17 июня 1789 года объявили себя Национальным учредительным собранием с комитетом по разработке Конституции. То есть своей инициативой депутаты не только перечеркнули все планы Его величества, но и проявили полное неуважение к королевской власти.

Заседание Генеральных штатов

Вполне понятно, что Людовик XVI не мог допустить, чтобы у него под носом какие-то пришлые господа начали командовать, распоряжаться и решать судьбу государства, игнорируя волю короля. Уже 26 июня по приказу Его величества возле Парижа собралась 20-тысячная армия. Состояла она из наёмных швейцарских и немецких солдат. Многие решили, что теперь на Учредительном собрании можно ставить крест. Но тут в ход событий вмешались простые парижане. Они стали собираться в общественных местах и выражать возмущение поступком короля.

Однако эти возмущения пока ещё не носили агрессивный характер. Люди разговаривали, обменивались мнениями и ждали мирного разрешения конфликта. А войска прибывали к Парижу, и король поменял нескольких министров, заменив их сторонниками крутых мер. 11 июля был отправлен в отставку министр финансов Жак Неккер. Он пользовался авторитетом у депутатов Национального учредительного собрания, но не это было главным.

Неккера поддерживали богатые парижане, считавшие его единственным человеком, способным вывести страну из финансового кризиса. После его отставки банкиры, состоятельная публика, работники биржи впали в панику. Она быстро передалась простолюдинам. Вскоре весь город пришёл в волнение, и 12 июля огромная толпа парижан собралась на площади Пале-Рояль.

Прошёл слух, что ночью немецкие и французские наёмники войдут в Париж и начнут резать горожан. После этого раздались призывы взять в руки оружие. Толпа народа нацепила на шляпы зелёные листья, чтобы отличить своих, и двинулась к Вандомской площади. Путь ей преградил отряд немецких драгун. В них полетел град камней, и наёмники ретировались.

Вдохновлённая победой толпа идёт дальше по Парижу и доходит до площади имени Людовика XV (площадь Согласия). Но в это время появляются наёмные солдаты под командованием обер-шталмейстера Шарля Эжена Ламбеска. Последний действует жёстко, и его подчинённые рассеивают бунтовщиков. Те начинают убегать, а Ламбеск во главе солдат преследует их. Обер-шталмейстер с саблей в руках набрасывается на людей, которые мирно гуляют в саду Тюильри и не имеют никакого отношения к бунтовщикам. Несколько человек ранено, а остальные глубоко возмущены.

Парижан призывают к революции

Разнузданность наёмников всколыхнула весь Париж. На улицах, площадях и в переулках начинаются стычки с солдатами. Полк французской гвардии, дислоцированный в Париже, переходит на сторону восставшего народа. Люди начинают врываться в учреждения государственной власти, сжигают налоговые списки и другие документы. Открываются тюрьмы, на свободу выходят заключённые, город погружается в анархию и произвол. Оставшиеся в городе верные королю войска спешно покидают его.

На следующее утро 13 июля буржуазия решила подчинить восставший народ своей поле, а не обращаться за помощью к королю. Богатые люди сплотились вокруг Народного собрания и заявили, что готовы помочь деньгами и оружием. В городе был создан Постоянный комитет, представлявший собой абсолютно новую муниципальную власть. Для поддержания порядка в Париже создали национальную гвардию и тут же начали записывать в неё всех желающих. Возглавил гвардию Жильбер Лафайет, участник Американской революции (1775-1783).

В округах Парижа создаются батальоны национальной гвардии. Они выбирают командиров и цепляют на шляпы двухцветные знаки – красный с синим. Всё это было сделано очень оперативно – за несколько часов. Уже к обеду на улицы вышли патрули и начали охранять их от разбойников и воров. В городе установились закон и порядок. Но у восставшего народа почти не было оружия, а королевские войска стояли возле Парижа.

Во второй половине дня 13 июля люди занялись активным поиском оружия и боеприпасов. Растащили всё, что было в оружейных лавках, опустошили оружейный склад на острове Лувье, в Доме инвалидов забрали несколько тысяч ружей и пушки. Но вскоре выяснилось, что пороха мало, однако, есть большие запасы, которые хранятся в Бастилии. Но это была мощная неприступная крепость на востоке Парижа. Её комендантом являлся маркиз де Лонэ – верный королю человек. Он приказал подвинуть пушки к амбразурам, и те нацелились своими жерлами на Сен-Антуанское предместье.

Утром 14 июля 1789 года Постоянный комитет Парижа направил к коменданту Бастилии парламентариев. Те должны были потребовать оттащить пушки от амбразур и отдать восставшему народу весь порох, который хранился в закромах крепости.

Надо сказать, что весь крепостной гарнизон не превышал 120 человек. Он не смог бы противостоять тысячам парижан, если бы не находился под защитой толстых высоких стен и широкого рва, наполненного водой. В крепости на тот момент сидело лишь семь заключённых. Эти были фальшивомонетчики, психические больные граждане и один особо опасный преступник, отбывающий срок за убийство.

Комендант крепости маркиз де Лоне, увидев парламентариев, проявил вежливость и уважение. Он пригласил их к себе и приказал оттащить пушки от амбразур. Когда представители народа сели за стол переговоров, часы на городской ратуше показывали 10 часов утра. Через полчаса парламентарии ушли ни с чем. Комендант ответил отказом на предложение отдать порох и уж тем более не захотел капитулировать и выводить гарнизон из крепости.

Через час в Бастилию отправили уже одного представителя народа. Им был присяжный поверенный Тюрио. Он настоятельно посоветовал коменданту сдаться, гарантируя ему и его людям неприкосновенность. Однако маркиз де Лоне вновь ответил отказом. В то же время он заверил, что не будет стрелять по народу и попросил оставить его в покое.

Когда решение коменданта было передано толпе, собравшейся возле крепости, то раздались возбуждённые голоса, призывающие к немедленному штурму и взятию Бастилии. Два человека взобрались на поднятый надо рвом разводной мост и опустили его. Люди тут же хлынули во внутренний двор и заполнили его. Увидев это, комендант приказал открыть огонь. Гарнизон крепости начал стрелять по восставшим из пушек и ружей. В результате этого было убито около сотни человек и столько же ранено.

В 3 часа дня к крепости подошёл отряд национальной гвардии под командованием Пьера-Огюстена Юлена. После этого под прикрытием 5 пушек начался второй штурм. Нападавшие втащили во внутренний двор повозки с соломой, подожгли их, а пушки начали стрелять прямой наводкой по крепости. Артобстрелом руководил Жакоб Жоб Эли.

Восставший народ штурмует Бастилию

Орудия палили около 2-х часов. После этого Эли прекратил обстрел, так как у него закончился порох. Но тут над одной из башен взвился белый флаг. Маркиз де Лоне был согласен на капитуляцию, но лишь при почётных условиях сдачи, иначе он грозился взорвать пороховой погреб и тем самым разрушить Бастилию и уничтожить все запасы боеприпасов.

Восставшие эти условия не приняли, и тогда комендант зажёг факел и начал спускаться в пороховой погреб. Его вовремя остановили два гарнизонных офицера и уговорили созвать военный совет. На нём было принято решение сдать крепость. После этого тюремные ворота была открыты, восставшие ворвались во внутренние помещения, и взятие Бастилии завершилось. Произошло это знаменательное событие около 6 часов вечера.

Командовавшие штурмом Жакоб Жоб Эли и Пьер-Огюстен Юлен дали честное слово, что гарнизон крепости и сам комендант не пострадают. После этого маркиза де Лонэ под охраной отправили в Отель-де-Виль, где размещалась новая городская муниципальная власть.

Однако защитник Бастилии до места назначения не добрался. По дороге беснующаяся толпа отбила его у конвоя. Коменданту отрубили голову, водрузили её на пику и начали носить по городу. Аналогичная судьба постигла офицеров гарнизона и нескольких солдат. Так закончилось это историческое событие, вошедшее в историю как взятие Бастилии и начало Великой французской революции.

Что стало с крепостью Бастилия

После знаменательного дня 14 июля городские власти постановили снести Бастилию. Горожане с энтузиазмом взялись за это дело, и за 2 месяца на месте крепости образовался пустырь. На нём установили табличку с надписью «Место для танцев». Из крепостных камней построили мост через Сену, заменив им временную переправу.

В настоящее время это мост Согласия. Он соединяет набережную Тюильри с набережной Орсе. А на месте крепости образовалась площадь Бастилии. В её центре в 1840 году воздвигли Июльскую колонну, но она к взятию Бастилии никакого отношения не имеет. А вот 14 июля стало национальным праздником. Французы отмечают его с 1880 года.

14 июля 1789 года в Париже вооруженная толпа подошла к стенам Бастилии. После четырех часов перестрелки, не имея никаких перспектив выдержать осаду гарнизон крепости сдался. Началась Великая французская революция.

Для многих поколений французов крепость Бастилия, где находился гарнизон городской стражи, королевские чиновники и, конечно же, тюрьма, была символом всевластия королей. Хотя изначально ее строительство носило чисто военный характер - оно началось в середине XIV века, когда во Франции шла столетняя война. После разгромных поражений при Кресси и Пуатье, вопрос обороны столицы стоял весьма остро и в Париже начался бум строительства бастионов и сторожевых башен. Собственно, от самого этого слова (bastide или bastille) и произошло название Бастилия.

Впрочем, крепость сразу предполагалось использовать и как место заключения государственных преступников, что было довольно обычным явлением для средневековья. Строить для этого отдельные сооружения было накладно и не рационально. Свои знаменитые очертания Бастилия приобрела при Карле V во времена которого строительство шло особенно интенсивно. Фактически к 1382 году сооружение выглядело почти так же, как и к моменту своего падения в 1789 году.

Бастилия представляла собою длинное массивное четырёхугольное здание, обращенное одной стороной к городу, а другой к предместью, с 8 башнями, обширным внутренним двором, и окруженное широким и глубоким рвом, через который был перекинут висячий мост. Все это вместе было ещё окружено стеной, имевшей одни только ворота со стороны Сент-Антуанского предместья. Каждая башня имела помещения трех видов: в самом низу - темный и мрачный погреб, где содержались неспокойные арестанты или пойманные при попытке к бегству; срок пребывания здесь зависел от коменданта крепости. Следующий этаж состоял из одной комнаты с тройною дверью и окошком с тремя решетками. Кроме кровати в комнате были ещё стол и два стула. В самом верху башни было ещё одно помещение под крышей (calotte), также служившее местом наказания для узников. Дом коменданта и казармы солдат находились во втором, наружном дворе.

Поводом для штурма Бастилии послужили слухи о решении короля Людовика XVI разогнать образованное 9 июля 1789 года Учредительное собрание и о смещении с поста государственного контролера финансов реформатора Жака Неккера.

12 июля 1789 г. Камиль Демулен произнёс в Пале-Рояле свою речь, после которой вспыхнуло восстание. 13 июля были разграблены Арсенал, Дом Инвалидов и городская мэрия, а 14-го вооруженная многочисленная толпа подступила к Бастилии. Командовать штурмом были избраны Гюлен и Эли, оба офицеры королевских войск. Штурм имел не столько символический, сколько практический смысл - восставших главным образом интересовал арсенал Бастилии, которым можно было вооружить добровольцев.

Правда сначала дело попытались решить миром - делегация горожан предложила коменданту Бастилии маркизу де Лонэ добровольно сдать крепость и открыть арсеналы, на что тот ответил отказом. После этого примерно с часу дня завязалась перестрелка между защитниками крепости и восставшими. Лонэ, отлично зная, что рассчитывать на помощь из Версаля нечего, и что ему долго не устоять против этой осады, решился взорвать Бастилию.

Но в то самое время, когда он с зажженным фитилем в руках хотел спуститься в пороховой погреб, два унтер-офицера Беккар и Ферран бросились на него, и, отняв фитиль, заставили созвать военный совет. Почти единогласно было решено сдаться. Был поднят белый флаг, и спустя несколько минут по опущенному подъемному мосту Гюлен и Эли, а за ними огромная толпа, проникли во внутренний двор Бастилии.

Дело не обошлось без зверств, и несколько офицеров и солдат во главе с комендантом были тут же повешены. Семь узников Бастилии были выпущены на волю, среди них был граф де Лорж (Lorges), который содержался здесь в заключении более сорока лет. Впрочем, реальность существования этого узника у многих историков вызывает сомнение. Скептики полагают, что этот персонаж и вся его история являются плодом фантазии революционно настроенного журналиста Жана-Луи Kappа. Зато достоверно известно, что крайне интересный архив Бастилии подвергся разграблению, и лишь часть его дошла до наших времён.

На следующий день после штурма было официально постановлено разрушить и снести Бастилию. Тут же приступили к работам, которые продолжались до 16 мая 1791 года. Из битого камня крепости делали миниатюрные изображения Бастилии и продавали как сувениры. Большая часть каменных блоков послужила для строительства моста Конкорд.

Это символическая дата, годовщина которой со времен III Республики стала национальным праздником.

Рассмотрим кратко ход событий.

Побуждаемый финансовым кризисом и не получив согласия привилегированных сословий - духовенства и дворянства - на участие в пополнении государственной казны в соответствии с их возможностями, король вынужден летом 1788 г. созвать генеральные штаты.

В средневековой Франции генеральные штаты представляли подданных короля и включали представителей трех сословий: духовенства, дворянства и третьего сословия (непривилегированных). Их задача состояла в утверждении налогов. Генеральные штаты после 1614 г. не созывались, так как они были не нужны королю, обладавшему абсолютной властью.

Утверждая, что третье сословие составляет огромное большинство нации, «патриоты», выступавшие против «аристократов», сторонников «старого порядка», потребовали и добились двойного представительства (столько же, сколько духовенство и дворянство сообща). Патриоты потребовали также совместного обсуждения вопросов всеми сословиями и поименного голосования. Если бы обсуждали и голосовали, как в 1614 г., посословно, то привилегированные неизбежно бы победили (2:1). Если же соберутся все депутаты вместе и голосование будет поименным, то третье сословие с примкнувшими к нему передовыми представителями других сословий получит большинство голосов.

Король хотел от генеральных штатов только одного - чтобы они помогли ему восстановить финансы. Третье же сословие требовало неизмеримо большего: покончить с королевским «деспотизмом» и дать Франции конституцию.

Депутаты от третьего сословия добились в конце концов совместных заседаний и поименного голосования. Затем провозгласили генеральные штаты Национальным собранием, а вскоре - Учредительным (Конституционным) собранием.

Поначалу казалось, что король с этим примирился, но в первых числах июля он стал собирать войска, главным образом иностранных наемников, в парижском районе. 11 июля он отправил в отставку министра Неккера, пользовавшегося доверием народа.

Чтобы дать отпор готовящемуся нападению, парижане создают революционный муниципалитет и ополчение, вскоре названное «национальной гвардией» (13 июля 1789 г.).

14 июля, когда Людовик XVI пишет в своем дневнике: «Сегодня - ничего» (так как в этот день он не охотился), парижане ищут оружие. Они его находят в Доме инвалидов, затем направляются к замку Бастилия, где, по слухам, оно тоже есть. Бастилия была государственной тюрьмой, куда бросали людей по подписанным королем немотивированным ордерам. Или, точнее сказать, она некогда была тюрьмой, а сейчас там содержится всего несколько человек. После четырех часов борьбы Бастилия взята, ее комендант, как и купеческий голова, исполнявший должность мэра Парижа, обвинены в измене и растерзаны толпой.

Теперь король идет на уступки: отзывает войска из города, а 17 июля из Версаля возвращается в Париж. Его встречают глава революционного муниципалитета Байи и командующий национальной гвардией Лафайет. Они передают королю трехцветную кокарду, символизирующую союз парижан (синее и красное - цвета Парижа) с королем (белое - цвет Бурбонов).

Комментируя события этого дня, посол Англии писал:

«Так осуществилась самая великая революция, о которой история сохранила память… С этого момента мы можем считать Францию свободной страной, короля - монархом, власть которого ограничена, а дворянство - низведенным до уровня простого народа».

Старый порядок и революция

Английская революция 1688 г. не произвела такого взрыва: она сохранила прежние порядки (дворянские титулы, Палату лордов и т. д.).

Это произошло потому, что феодализм и привилегии к тому времени уже исчезли, осталась лишь их видимость. В частности, не было непреодолимых преград между буржуазией и дворянством. Даниель Дефо, автор «Робинзона Крузо», писал в начале XVIII в.:

«Торговля в Англии не является занятием, несовместимым с положением дворянина; напротив, она создает дворян. Через одно-два поколения сыновья купцов или, по крайней мере, их внуки становятся столь же хорошими парламентариями, государственными деятелями - членами Тайного совета - или же судьями, епископами и другими достойными людьми точно так же, как те, кто происходит из старинных семей».

Во Франции, напротив, дворянство было замкнутым и занимало лишь те должности, которые «не унижают» и которые закрыты для людей простого происхождения: должности высшего духовенства или армейских офицеров. Оно упорно защищает свои привилегии в налоговом вопросе.

Буржуазия, со своей стороны, желала бы достичь компромисса по английскому образцу, но привилегированные и король этому упорно сопротивляются. Короля к тому же обвиняют в лицемерии, так как он то соглашался с переменами, то отказывался от своих слов.

Конституционное собрание отменило привилегии (в ночь на 4 августа 1789 г.), приняло Декларацию прав человека и гражданина (26 августа 1789 г.), а также Конституцию 1791 г., установившую режим конституционной монархии.

Король вновь попытался переломить ход событий, собрав в начале октября 1789 г. войска, чтобы разогнать Собрание, но народ двинулся на Версаль и вернул короля в Париж. Тогда в ночь с 20 на 21 июня 1791 г. он попытался скрыться за границу. Задержанный в Варенне, он был восстановлен в своих правах Собранием, которое не хотело отказаться от монархического принципа и объявило, что король был «насильно похищен».

В 1792 г., когда началась война с Австрией и Пруссией, командующий вторгшимися армиями герцог Брауншвейгский потребовал от революционеров восстановить короля в прежней власти; стало ясно, что это делалось с ведома и участия короля. Его связи с заграницей подтвердила переписка, обнаруженная в «железном шкафу» (сейчас бы сказали в «сейфе») в Тюильри. Этот дворец был взят штурмом 10 августа 1792 г., король лишен власти, затем заключен в тюрьму. Новое конституционное собрание - Конвент - упразднило монархию, установило республику (22 сентября 1792 г.), отдало короля под суд. Приговоренный к смерти, он был казнен 21 января 1793 г.

Итак, Французская революция навсегда покончила со «старым порядком».

В 1793 и 1794 гг. перед лицом иностранной интервенции и внутренних мятежей (в Вандее) наиболее решительные революционеры-монтаньяры (названные так потому, что сидели на самых верхних скамьях Конвента) во главе с Робеспьером скрепили союз буржуазии с народом для защиты революции от внутренних и внешних врагов. Инструментами революционной политики были экономические и социальные меры в интересах народа, а также террор. Но как только нашествие было отражено, монтаньяры были свергнуты (9 термидора II года - 27 июля 1794).

Очищенный от монтаньяров Конвент принял конституцию III года, установившую буржуазный строй в классическом виде.

Сергей ЦВЕТКОВ, историк.

14 июля 1789 года восемьсот парижан и двое русских захватили Бастилию. С тех пор в сознании людей штурм знаменитой королевской тюрьмы стал символом порыва народа к свободе - во Франции этот день и сегодня отмечают как национальный праздник. Правда, нам с нашей русской колокольни трудно понять, чем это событие так умиляет французов. Мы, потомки палачей и жертв "Великой Октябрьской", уже не столь легко поддаемся очарованию революционных символов, зная, что любой из них олицетворяет не столько свободу, равенство и братство, сколько ложь, кровь и безумие. Взятие Бастилии - не исключение.

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

План Парижа середины XVI века. Почти в центре его возвышается крепость Бастилия.

Так выглядела Бастилия в конце XVIII века - незадолго перед тем, как была разрушена.

Гравюра конца XVIII века, изображающая штурм Бастилии. День разрушения Бастилии, 14 июля 1789 года, считается началом буржуазной французской революции.

План Бастилии, относящийся к 1765 году. Башни: 1 - Угловая; 2 - Часовая; 3 - Казны; 4 - Де Ла Конте; 5 - Колодезя; 6 - Свободы; 7 - Бертодьера; 8 - Базинера. 9 - Зал Совета; 10 - библиотека; 11 - дон Жон; 12 - ворота арсенала; 13 - часовня.

Тюрьма для аристократов

Начнем с вопроса: зачем народ разрушил тюрьму для аристократов и почему это событие вызвало бурное ликование у так называемых простых людей?

Действительно, Бастилия долгое время существовала как привилегированная тюрьма, рассчитанная на 42 персоны. Но вплоть до царствования Людовика XIV в ней редко сидело больше одного-двух узников одновременно - в основном мятежные принцы крови, маршалы Франции, герцоги или, на худой конец, графы. Им отводили просторные верхние комнаты (правда, с железными решетками на окнах), которые они могли меблировать по своему вкусу. В соседних помещениях жили их лакеи и прочая прислуга.

При Людовиках XIV и XV Бастилия несколько "демократизировалась", но осталась тюрьмой для благородного сословия. Простолюдины попадали туда крайне редко. Условия содержания заключенных соответствовали аристократическому статусу тюрьмы. Узники получали довольствие соответственно своему званию и сословию. Так, на содержание принца выделялось 50 ливров в день (вспомним, что на эту сумму четверка знаменитых мушкетеров Дюма жила почти месяц, не зная печали), маршала - 36, генерал-лейтенанта - 16, советника парламента - 15, судьи и священника - 10, адвоката и прокурора - 5, буржуа - 4, лакея или ремесленника - 3 ливра.

Пища для заключенных делилась на два разряда: для высших сословий (из расчета от 10 ливров в день и выше) и для низших сословий (меньше 10 ливров). Например, обед первого разряда состоял в скоромные дни из супа, вареной говядины, жаркого, десерта, а в постные - из супа, рыбы, десерта. К обеду ежедневно полагалось вино. Обеды второго разряда состояли из такого же количества блюд, но были приготовлены из менее качественных продуктов. В праздничные дни - святого Мартина, святого Людовика и на Крещение - предусматривалось лишнее блюдо: полцыпленка или жареный голубь. К тому же заключенные имели право гулять в саду Арсенала и на башнях.

С воцарением Людовика XVI Бастилия потеряла характер государственной тюрьмы и превратилась в обычную, с той лишь разницей, что преступников содержали в ней в сравнительно лучших условиях. В Бастилии окончательно отменили пытки и запретили сажать заключенных в карцер. 11 сентября 1775 года министр Малесерб, много способствовавший смягчению тюремных правил, писал коменданту крепости: "Никогда не следует отказывать заключенным в занятиях чтением и письмом. Ввиду того, что они так строго содержатся, злоупотребление, которое они могли бы сделать при этих занятиях, не внушает опасений. Не следует также отказывать тем из них, которые пожелали бы заняться какого-либо другого рода работой. Надо только следить, чтобы в их руки не попадали такие инструменты, которые могут послужить им для бегства. Если кто-либо из них пожелает написать своим родным и друзьям, то это надо разрешать, а письма прочитывать. Равным образом надлежит разрешать им получать ответы и доставлять им таковые при предварительном прочтении. Во всем этом полагаюсь на ваше благоразумие и человечность".

Такое вот достаточно гуманное учреждение - прообраз современных тюрем цивилизованных стран - почему-то вызывало самую лютую ненависть французов. Две другие тюрьмы, Бисетр и Шарантон, где умирали с голоду и копошились в грязи политзаключенные и уголовники из простолюдинов, никто и пальцем не тронул.

С величайшим энтузиазмом взяв и разрушив тюрьму для аристократов, французы скоро стали этих самых аристократов бросать не в одну, а во множество тюрем, резать и гильотинировать. Чисто революционная логика!

Тюрьма, которой уже не было

Нужно ли было разрушать Бастилию? С 1783 по 1789 год Бастилия стояла почти пустой, и если бы в нее иногда не помещали преступников, место которым было в обыкновенных тюрьмах, то крепость оказалась бы необитаемой. Уже в 1784 году за неимением государственных преступников пришлось закрыть Венсенскую тюрьму, которая служила своего рода филиалом Бастилии. Конечно, Бастилия обходилась казне очень дорого. Только ее комендант получал ежегодно 60 тысяч ливров жалованья, а если к этому добавить расходы на содержание гарнизона, тюремщиков, врача, аптекаря, священников плюс деньги, выдаваемые на пропитание заключенных и их одежду (в одном 1784 году на это ушло 67 тысяч ливров), то сумма получалась громадная.

Исходя именно из этих соображений - "ради экономии", - министр финансов Неккер предложил упразднить Бастилию. И об этом говорил не он один. В 1784 году городской архитектор Парижа Курбе представил официальный план, предлагая открыть на месте крепости "площадь Людовика XVI". Есть сведения, что и другие художники разрабатывали проекты разнообразных сооружений и памятников на месте Бастилии. Особенно любопытен один их них, предлагавший срыть семь башен крепости и на их месте воздвигнуть памятник Людовику XVI. На пьедестале из груды цепей государственной тюрьмы должна была возвышаться фигура короля, который жестом освободителя протягивает руку по направлению к восьмой, сохраненной башне. (Возможно, теперь стоит пожалеть, что этот замысел остался неосуществленным.) А 8 июня 1789 года, уже после созыва Генеральных штатов, в Королевскую академию архитектуры поступил схожий проект Дави де Шавинье. Именно этим проектом Генеральные штаты хотели почтить Людовика XVI, "восстановителя народной свободы". Памятник так и не установили, но сохранились эстампы: король протягивает руку к высоким башням тюрьмы, разрушаемым рабочими.

В архиве Бастилии хранятся два рапорта, представленные в 1788 году Пюже, вторым лицом в крепости после коменданта. Он предлагал снести государственную тюрьму, а землю продать в пользу казны.

Все эти проекты вряд ли существовали бы и обсуждались, если бы не отражали настроение верховной власти: разрушение Бастилии было предрешено, и, не сделай это народ, сделало бы само правительство.

К 14 июля 1789 года все башни и бастионы Бастилии еще целы, но ее уже как бы не существует - она превратилась в призрак, в легенду. Как известно, взявшие крепость после долгих поисков нашли в этой "твердыне деспотизма" всего семь узников. Четверо из них оказались финансовыми мошенниками, пятый - распутник, заключенный в Бастилию по желанию своего отца, шестой проходил по делу о покушении на Людовика XV, седьмой насолил одной из фавориток короля. За день до штурма из Бастилии в Шарантон был переведен еще один узник - небезызвестный маркиз де Сад, сидевший за свои многочисленные преступления. Иначе 14 июля и он был бы освобожден народом как "жертва королевского произвола".

Штурм на бис

Взятие Бастилии - результат чисто французского легкомыслия. Верх легкомыслия проявила, прежде всего, власть. Хотя после созыва Генеральных штатов Париж с каждым днем все более революцинизировался, Людовик XVI (недурной в общем-то человек, больше всего на свете обожавший охоту и столярное ремесло) упорно отказывался предпринять контрмеры. Надо отдать ему должное - он любил свой народ. На все предложения ввести в Париж войска и силой подавить мятеж король в ужасе восклицал: "Но ведь это значит пролить кровь!". В Версале старались не замечать, к чему идет дело.

13 июля город очутился во власти вооруженных шаек. Очевидец вспоминает, что в ночь на 14 июля "целое полчище оборванцев, вооруженных ружьями, вилами и кольями, заставляли открывать им двери домов, давать им пить, есть, деньги и оружие". Все городские заставы захвачены ими и сожжены. Среди бела дня пьяные "твари выдергивали серьги из ушей гражданок и снимали с них башмаки", нагло потешаясь над своими жертвами. Одна банда этих негодяев ворвалась в Лазаристский миссионерский дом, круша все на своем пути, и разграбила винный погреб. После их ухода в приюте осталось тридцать трупов, среди которых была беременная женщина.

"В течение этих двух суток, - пишет депутат Генеральных штатов Бальи, - Париж чуть ли не весь был разграблен; он спасен от разбойников только благодаря национальной гвардии". Днем 14 июля разбойничьи шайки удалось обезоружить, нескольких бандитов повесили. Только с этого момента восстание приняло чисто политический характер.

Легкомысленно повели себя парижане. Правда, на призыв Камила Демулена идти на Бастилию откликнулось человек восемьсот. (Вот строки из этой барабанно-революционной демагогии: "Раз животное попало в западню, его следует убить... Никогда еще такая богатая добыча не давалась победителям. Сорок тысяч дворцов, отелей, замков, две пятых имущества всей Франции будут наградой за храбрость... Нация будет очищена".) Остальной Париж собрался в Сент-Антуанском предместье полюбоваться зрелищем. Площадь перед Бастилией была забита глазеющим народом, аристократия заняла места получше - на валах и возвышенностях, знатные дамы наблюдали за происходящим, сидя в специально захваченных с собой креслах. Аплодисменты "артистам с ружьями" не умолкали.

Ценой этого шикарного зрелища стали голод, террор, всеобщее озверение, двадцатипятилетние войны, гибель шести миллионов французов.

Победители инвалидов

Взятие Бастилии в военном отношении - дело более чем скромное. Успех штурма следует целиком отнести на счет численного превосходства восставших и испуга осажденных. 14 июля комендант Бастилии де Лоне имел в своем распоряжении лишь 32 швейцарцев Салис-Самадского полка, 82 инвалидов и 15 пушек. Но даже с этими ничтожными силами де Лоне сумел продержаться почти двенадцать часов.

Сигнал к началу штурма ранним утром подали двое молодых людей, Даван и Дассен. Они спустились по крыше парфюмерной лавки на крепостную стену, примыкавшую к гауптвахте, и спрыгнули во внешний (комендантский) двор Бастилии; Обер Бонмер и Луи Турне, бывшие солдаты, последовали за ними. Вчетвером они перерубили топорами цепи подъемного моста, который рухнул вниз с такой силой, что подпрыгнул от земли чуть ли не на два метра, - появились первые жертвы: один из горожан, толпившихся у ворот, был раздавлен, другой покалечен. Народ с криками торжества ринулся через комендантский двор ко второму подъемному мосту, непосредственно ведущему в крепость. Но здесь их встретил мушкетный залп. Толпа в замешательстве рассыпалась по двору, оставив на земле тела убитых и раненых. Большинство штурмующих не знали, каким образом были открыты первые ворота, и решили, что это сделал сам комендант, чтобы завлечь их в ловушку. Между тем комендант де Лоне, несмотря на постоянный обстрел крепости, до сих пор удерживал солдат от ответного огня.

Раненых понесли в город как доказательство "измены" коменданта Бастилии. Среди них был умирающий гвардеец, чей вид заставил его товарищей по оружию двинуться на помощь осаждавшим. Около двух тысяч гвардейцев провозгласили своим командиром Гюллена, директора королевской прачечной, и гренадера Лазара Гоша, будущего знаменитого революционного генерала.

Когда солдаты входили в комендантский двор, густой дым заволакивал крепость - то горели казармы и лавки. Перед вторым подъемным мостом штурмующие подожгли несколько телег с сеном, которые, однако, лишь мешали навести на ворота пушки. Гарнизон в свою очередь через бойницы у ворот наудачу осыпал осаждавших картечью из двух небольших орудий. Эли, офицер полка королевы, и купец Реоль бросились вперед, чтобы оттащить от ворот телеги. Как только место перед воротами удалось расчистить, подъемный мост стали обстреливать из пушек, надеясь перебить удерживающие его цепи. Одновременно по крепости стреляли из ружей со всех окрестных крыш, правда, не причиняя гарнизону ни малейшего вреда.

Ответный орудийный огонь из крепости только увеличивал ярость толпы, беспрестанно повторявшей кем-то брошенную яркую фразу: "Мы наполним своими трупами рвы!"

К воротам крепости приволокли девушку, обнаруженную в казармах. Поймавшие ее уверяли, что это дочь самого коменданта. Девушка объясняла: "Я дочь командира инвалидов Мансиньи", - как это и было на самом деле. Но ей не верили, толпа, окружившая ее, кричала: "Надо сжечь ее живьем, если комендант не сдаст крепость!". Мансиньи с высоты башни увидел свою дочь, лежавшую без чувств на земле, и бросился ей на помощь, но был убит двумя выстрелами. А девушку действительно стали обкладывать соломой, чтобы сжечь, но один из штурмующих, уже упоминавшийся Обер Бонмер вырвал ее из рук озверевшей толпы и отнес в безопасное место, после чего вернулся под стены Бастилии.

Шестой час шел штурм крепости, и надежды на его успешное завершение постепенно таяли. У восставших не было ни единого руководства, ни военного опыта (гвардейцы ограничивались огневой поддержкой, не участвуя непосредственно в штурме). За это время гарнизон потерял, за исключением Мансиньи, только одного защитника, инвалида, убитого ядром. Потери же осаждавших составили 83 убитых и 88 раненых.

В ход пошли самые несуразные проекты, с помощью которых хотели заставить гарнизон сложить оружие. Качали насосом воду в надежде залить пороховые ящики, расставленные на башнях возле орудий, но струя едва достигала середины башни. Какой-то пивовар предлагал сжечь "эту каменную глыбу", поливая ее лавандовым и гвоздичным маслом, смешанным с порохом. А некий молодой плотник, питавший, видимо, страсть к истории и археологии, носился с чертежом римской катапульты.

Бастилия, безусловно, устояла бы, не будь в числе ее защитников инвалидов, с большой неохотой стрелявших в соотечественников. "Бастилия была взята не приступом, - свидетельствует один из участников штурма, - она сдалась еще до атаки, заручившись обещанием, что никому не будет сделано никакого зла. У гарнизона, обладавшего всеми средствами защиты, просто не хватало мужества стрелять по живым телам, с другой стороны, его сильно напугал вид огромной толпы. Осаждающих было всего восемьсот-девятьсот человек - рабочие и лавочники из ближайших мест, портные, каретники, суровщики, виноторговцы, смешавшиеся с национальной гвардией. Но площадь Бастилии и все прилегающие улицы были переполнены любопытными, которые сбежались смотреть на зрелище". Гарнизону же с высоты стен казалось, что на них идет весь миллионный Париж. И инвалиды, с самого начала штурма выражавшие недовольство комендантом, заставили де Лоне согласиться на капитуляцию.

Подъемный мост опустился. Бонмер, Эли, Гюллен и другие руководители штурма вошли в крепость. Между тем остальные, не зная о капитуляции крепости, продолжали стрельбу. Один из офицеров гвардии, Гумбер, взобрался на вал, чтобы подать народу знак о сдаче Бастилии, но его мундир ввел в заблуждение толпу, и он был убит несколькими выстрелами. Тогда гренадер Арне сорвал с головы шляпу, нацепил ее на ружье и замахал ею. Не прекращая стрелять, народ повалил к воротам.

В четыре часа сорок минут пополудни Бастилия пала.

Над комендантом Бастилии восставшие учинили зверскую расправу. Аббат Лефевр, очевидец этой расправы, свидетельствовал, что де Лоне "защищался, как лев". Желая избавиться от мук, он пнул одного из нападавших в пах и крикнул:

Пусть меня убьют!

Эти его слова прозвучали как последний приказ, его подняли на штыки и поволокли к канаве, вопя: "Это чудовище предало нас! Нация требует его головы!". Человеку, получившему пинок, было предоставлено право самому отсечь коменданту голову. Этот безработный повар, рассказывает историк Тэн, "пришедший в Бастилию просто, чтобы поглазеть на происходящее... рассудил, что если, по общему мнению, дело это такое "патриотическое", то за отсечение головы чудовищу его еще могут наградить медалью", и без лишних слов принялся за дело.

Расправу учинили почти над всеми офицерами гарнизона. Трупы убитых офицеров отнесли в морг, кроме тела де Лоне, которое не нашли. Только полгода спустя какой-то солдат принес семье коменданта его часы и другие драгоценные вещи, но категорически отказался объяснить, каким образом они попали к нему.

На следующий день в городе началось массовое избиение аристократов. Франция вступала в эпоху, о которой позже один депутат выразился так: "Престол Божий - и тот пошатнулся бы, если бы наши декреты дошли до него".

До основанья, а затем? Затем осколки продадим

В Версале узнали о взятии Бастилии только в полночь (король в этот день отметил в дневнике: "Ничего"). Как известно, лишь один придворный - герцог де Лианкур - понял смысл случившегося. "Но ведь это бунт!" - удивленно воскликнул Людовик XVI, услышав новость. "Нет, ваше величество, это не бунт, это революция", - поправил его Лианкур.

А когда королю доложили о смерти де Лоне, он равнодушно отозвался: "Ну что ж! Он вполне заслужил свою участь!". (Интересно, думал ли он так о себе, всходя на эшафот три года спустя?) Людовик в тот же день надел трехцветную кокарду, увидев которую Мария- Антуанетта брезгливо поморщилась: "Я не думала, что выхожу замуж за мещанина".

Так отреагировал двор на событие, возвещавшее будущую гибель монархии.

Зато в обоих полушариях взятие Бастилии произвело огромное впечатление. Всюду, особенно в Европе, люди поздравляли друг друга с падением знаменитой государственной тюрьмы и с торжеством свободы. В Петербурге героями дня стали братья Голицыны, участвовавшие в штурме Бастилии с фузеями в руках. Генерал Лафайет послал своему американскому другу, Вашингтону, ключи от ворот Бастилии - они до сих пор хранятся в загородном доме президента США. Из Сан-Доминго, Англии, Испании, Германии слали пожертвования в пользу семейств погибших при штурме. Кембриджский университет учредил премию за лучшую поэму на взятие Бастилии. Архитектор Палуа, один из участников штурма, из камней крепости изготовил копии Бастилии и разослал их в научные учреждения многих европейских стран. Камни из стен Бастилии шли нарасхват: оправленные в золото, они появились в ушах и на пальцах европейских дам.

В день взятия Бастилии, 14 июля, мэрия Парижа, приняв предложение Дантона, создала комиссию по разрушению крепости. Работы возглавил Палуа. Когда стены Бастилии снесли более чем наполовину, на ее руинах устроили народные гулянья и вывесили табличку: "Здесь танцуют". Окончательно крепость разрушили 21 мая 1791 года. Камни ее стен и башен были проданы с аукциона за 943 769 франков.

Разрушение Бастилии вовсе не означало того, что новая власть больше не нуждалась в тюрьмах. Напротив, очень скоро наступили времена, когда о Бастилии, как, пожалуй, и обо всем старом режиме, многие французы стали вспоминать с ностальгией. Революционный произвол оставил далеко позади себя злоупотребления королевской власти, а каждый город обзавелся собственной якобинской Бастилией, которая, в отличие от Бастилии королевской, не пустовала.

До недавнего времени в мире существовало два непонятных праздника, славящих братоубийственную бойню: 7 ноября и 14 июля. Теперь остался один - 14 июля, День взятия Бастилии.

Томас Карлейль (1795—1881) — британский писатель, публицист, историк и философ шотландского происхождения, автор многотомных сочинений «Французская революция» (1837), «Герои, почитание героев и героическое в истории» (1841), «История жизни Фридриха II Прусского» (1858-65). Известен как один из блестящих стилистов викторианской эпохи. Ниже приведен фрагмент из книги: Карлейль Т. История Французской революции / Пер. с англ. Ю.В. Дубровина и Е.А. Мельниковой (ч. I). — М.: Мысль, 1991.

Для живых же и сражающихся рассветает новое утро 14 июля. Под всеми крышами бурлящего города назревает развязка драмы, не лишенной трагизма. Сколько суеты и приготовлений, страхов и угроз, сколько слез пролито из стареющих глаз! В этот день, сыны мои, будьте мужчинами. В память о страданиях ваших отцов, ради надежды на права ваших детей! Тирания угрожает неистовой злобой, и ничто не поможет вам, кроме ваших собственных рук. Сегодня вы должны погибнуть или победить. На рассвете не сомкнувший глаз Постоянный комитет услышал знакомый крик, выросший до яростного, возмущенного: "Оружия! Оружия! Пусть старшина Флессель и другие предатели, какие у вас там есть, подумают о шарлевильских ящиках. Нас сто пятьдесят тысяч, но лишь один из трех вооружен хотя бы пикой! Оружие - это единственное, что нам нужно: с оружием мы - непобедимая, грозная Национальная гвардия, без оружия мы - чернь, которую сметет залп картечи".

По счастью, разносится слух - ибо нет ничего тайного, что не стало бы явным, - что в Доме инвалидов лежат мушкеты. Скорее туда! Королевский прокурор месье Эти де Корни и каждый обладающий властью, кого может отпустить Постоянный комитет, пойдет с нами. Там расположился Безанваль, возможно, он не станет стрелять в нас, ну а если он убьет нас - умрем. Увы, у бедного Безанваля войска редеют и нет ни малейшего желания стрелять! В пять часов утра, когда он в забытьи еще видит сны, в Военной школе у его изголовья вырастает фигура "с лицом довольно красивым, горящими глазами, речью быстрой и краткой, видом дерзким"; такая фигура отдернула завесы у ложа Приама! Фигура предупредила, что сопротивление бесполезно, и если прольется кровь - горе тому, кто будет в этом повинен. Так сказала фигура и исчезла. "Во всем сказанном было некое красноречие, которое поражало". Безанваль признает, что следовало бы арестовать его, но сделано это не было. Кто мог быть этой фигурой с горящими глазами, быстрой и краткой речью? Безанваль знает это, но не раскрывает тайну. Камиль Демулен? Пифагореец маркиз Валади, одушевленный "бурным движением в Пале-Руаяле, продолжавшимся всю ночь"? Молва называет его "молодым месье Майяром", но больше никогда не упоминает его.

Как бы то ни было, около девяти часов утра наше национальное ополчение катится на юго-запад широким потоком к Дому инвалидов в поисках единственно необходимого. Королевский прокурор месье Эти де Корни и другие представители власти уже там; кюре прихода Сент-Этьен Дюмон отнюдь не миролюбиво возглавляет свой воинственный Париж. Мы видим марширующих судейских в красных камзолах, ставших теперь судейским ополчением; волонтеров из Пале-Руаяля, единых духом и мыслью, ставших национальными волонтерами, число которых исчисляется десятками тысяч. Королевские ружья должны стать ружьями нации; подумайте, месье де Сомбрей, как в этих обстоятельствах вы откажете им!

Старый месье де Сомбрей готов начать переговоры, выслать представителей, но это ни к чему: несколько человек перелезают через стены, чтобы открыть ворота, и ни один инвалид не выпускает ни пули. Патриоты шумно устремляются внутрь, растекаются по всем комнатам и коридорам от подвала до кровли в поисках оружия. Ни один погреб, ни один чердак не избежит обыска. Оружие найдено - все в целости, упакованное в солому, - не для того ли, чтобы сжечь его! Толпа бросается на него яростнее, чем голодные львы на мертвую добычу, с лязгом и руганью; толкотня, свалка, драка вплоть до того, что давят, топчут - возможно, даже насмерть - наиболее слабосильных патриотов. И вот под этот оглушительный рев и грохот не сыгранного еще оркестра сцена меняется, и 28 тысяч хороших ружей подняты на плечи такого же количества национальных гвардейцев, вынесены из мрака на ослепительный свет.

Пусть же Безанваль посмотрит на сверкание этих ружей, когда они проплывают мимо него! Говорят, что французская гвардия навела на него пушки с другого берега реки, чтобы в случае необходимости открыть огонь. Он пребывает в нерешимости, "пораженный", как они льстят себе, "неустрашимым видом (fiere contenance) парижан". А теперь к Бастилии, неустрашимые парижане! Там все еще есть угроза картечных залпов, туда устремляются мысли и шаги всех людей.

Старый Делонэ, как мы уже говорили, удалился "в свои покои" за полночь в воскресенье и с тех пор остается там в замешательстве, как и все старые военные, из-за неопределенности положения. Отель-де-Виль "предлагает" ему впустить солдат нации, что в мягкой форме означает сдачу крепости. Но с другой стороны, у него есть твердые приказы Его Величества. Конечно, его гарнизон составляют всего 92 ветерана-инвалида и 32 молодых швейцарца, но зато стены толщиной 9 футов; конечно, у него есть пушки и порох, но, увы, всего однодневный запас продовольствия. Кроме того, город населен французами, и гарнизон состоит по преимуществу из французов. Суровый, старый Делонэ, подумай, что тебе делать!

Начиная с девяти часов все утро повсюду раздаются крики: "К Бастилии!" Здесь побывало несколько "депутаций горожан", ищущих оружия, от которых Делонэ отделывался мягкими речами, произносимыми через бойницы. Ближе к полудню выборщик Тюрио де ла Росье получает разрешение войти и обнаруживает, что Делонэ не намерен сдаться и готов скорее взорвать крепость. Тюрио поднимается с ним на бастионы: груды булыжников, старых железок и снарядов собраны в кучи, пушки направлены на толпу, в каждой амбразуре по пушке, лишь немного отодвинутой назад! Но снаружи, смотри, о Тюрио, толпы стекаются по каждой улице, набаты яростно бьют, все барабаны выбивают общий сбор; Сент-Антуанское предместье все, как один человек, катится сюда! Это видение (призрачное и тем не менее реальное) созерцаешь ты, о Тюрио, в этот момент со своей горы Видений: оно пророчит другие фантасмагории и яркие, но невнятные, призрачные реальности, которые ты пока не осознаешь, но скоро увидишь! "Que voulez vous?" (Что вам угодно?) - вопрошает Делонэ, бледнея при виде этого зрелища, но с укоризной, почти с угрозой.

"Милостивый государь, - ответствует Тюрио, возносясь в выси мужества, - что вы собираетесь делать? Подумайте, ведь я могу броситься вместе с Вами вниз с этой высоты" - всего-то сотня футов, не считая рва под стеной! В ответ Делонэ умолкает. Тюрио показывается с какой-то башни, чтобы успокоить толпу, которая волнуется и подозревает неладное, затем он спускается и удаляется, выражая протест и предупреждения, адресованные также и инвалидам, на которых, однако, это производит смутное, неопределенное впечатление: ведь старые головы нелегко воспринимают новое, да и, говорят, Делонэ был щедр на напитки (prodigua des boissons). Они думают, что не будут стрелять, если в них не будут стрелять и вообще если удастся обойтись без этого, но в целом они будут руководствоваться обстоятельствами.

Горе тебе, Делонэ, если в этот час ты не можешь, приняв некое твердое решение, управлять обстоятельствами! Мягкие речи бесполезны, жесткие картечные залпы - сомнительно, но метание между тем и другим невозможно. Все сильнее накатывают людские волны, их бесконечный рокот все громче и громче, в нем различимы проклятия и треск одиночных выстрелов, которые безвредны для стен толщиной девять футов. Внешний подъемный мост был опущен для Тюрио, и этим путем воспользовалась третья, самая горластая депутация, проникшая во внешний двор; поскольку мягкие речи не производят впечатлений, Делонэ дает залп и поднимает мост. Слабая искра, но она поджигает горючий хаос и превращает его в ревущий хаос пожара! При виде собственной крови мятежники бросаются вперед (потому что эта искра вызвала несколько смертей), бесконечно перекатываются ружейные залпы, всплески ненависти и проклятий. В это время из крепости над головами выпаливает с грохотом залп картечи из орудий и показывает, что мы должны делать. Осада Бастилии начата!

Встань, каждый француз, в ком есть душа! Сыны свободы, пусть вопят ваши луженые глотки, напрягите изо всех сил все способности ваших душ, тел и умов, потому что час настал! Бей, Луи Турне, каретник из Маре, ветеран полка Дофине, бей по цепи наружного подъемного моста среди огненного града, свистящего вокруг тебя! Никогда твой топор не наносил такого удара ни по ободам, ни по ступицам колес. Снести Бастилию, снести ее в царство Орка, пусть провалится туда все это проклятое сооружение и поглотит навеки тиранию! Стоя, как говорят одни, на крыше кордегардии или, как говорят другие, на воткнутых в щели стены штыках, Луи Турне бьет по цепи, а храбрый Обэн Боннемер, тоже ветеран, помогает ему, и цепь поддается, разбивается, огромный наружный мост с грохотом (avec fracas) падает. Великолепно! И все же, увы, это только наружные укрепления. Восемь мрачных башен с вооруженными инвалидами, булыжниками и жерлами пушек все еще вздымаются неповрежденные; мощенный камнем, зияющий ров непреодолим, внутренний подъемный мост обратил к нам заднюю сторону; Бастилию еще предстоит взять!

Думаю, что описать осаду Бастилии - одно из важнейших событий в истории, вероятно, не под силу кому-либо из смертных. Может ли кто-нибудь, даже бесконечно начитанный, хотя бы представить себе внутренний план здания! В конце улицы Сент-Антуан находится открытая эспланада, есть ряд наружных дворов, сводчатые ворота (где сейчас сражается Луи Турне), затем новые подъемные мосты, постоянные мосты, укрепленные бастионы и зловещие восемь башен: лабиринт мрачных помещений, первое из которых было построено 420 лет назад, а последнее - всего 20. И как мы уже сказали, оно осаждено в свой последний час возродившимся хаосом! Артиллерийские орудия всех калибров, истошные крики людей с самыми различными планами на будущее, и каждый из них - сам себе голова; никогда еще со времен войны пигмеев с журавлями не видели такого противоестественного положения. Состоящий на половинном жалованье Эли отправляется домой надеть мундир: никто не хочет подчиняться ему, одетому в штатское. Юлен, также на половинном жалованье, произносит речь перед французскими гвардейцами на Гревской площади. Фанатичные патриоты подбирают пули и несут их, еще горячие (или кажущиеся таковыми), в Отель-де-Виль: вы видите, они хотят сжечь Париж! У Флесселя "бледнеют губы", потому что рев толпы становится угрожающим. Весь Париж достиг верха ярости, паническое безумие бросает его из стороны в сторону. На каждой уличной баррикаде вихрится кипящий местный водоворот, укрепляющий баррикаду, ведь Бог знает, что грядет, и все эти местные водовороты сливаются в огромный огненный Мальстрем, бушующий вокруг Бастилии.

Так он бушует, и так он ревет. Виноторговец Шола превратился в импровизированного артиллериста. Взгляните, как Жорже, только что вернувшийся из Бреста, где он служил во флоте, управляется с пушкой сиамского короля. Странно (если бы мы не привыкли к подобным вещам): прошлой ночью Жорже спокойно отдыхал в своей гостинице, а сиамская пушка стояла уже сто лет, ничего не зная о его существовании. А теперь в нужный момент они соединились и оглашают окрестности красноречивой музыкой, потому что Жорже, услышав, что здесь происходит, соскочил с брестского дилижанса и примчался сюда. Французская гвардия тоже прибудет сюда с настоящими орудиями - если бы стены не были столь толсты! Вверх с Эспланады, горизонтально со всех близлежащих крыш и окон льется беспорядочный ливень ружейного огня - но безрезультатно. Инвалиды распростерлись за каменными прикрытиями и отстреливаются из сравнительно удобного положения, но из бойниц не высовывается и кончик носа. Мы падаем застреленные, но никто не обращает внимания!

Пусть бушует пламя и пожирает все, что горит! Кордегардии сожжены, столовые инвалидов тоже. Рассеянный "парикмахер с двумя зажженными факелами" поджег бы "селитру в Арсенале", если бы не женщина, с визгом выскочившая оттуда, и не один патриот, несколько знакомый с натурфилософией, который быстро вышиб из него дух (прикладом ружья под ложечку), перевернул бочонки и остановил разрушительную стихию. Юную красавицу, приняв ее за дочь Делонэ, схватили во внешних дворах и едва не сожгли на глазах у Делонэ; она упала замертво на солому, но снова один патриот - это храбрый ветеран Обэн Боннемер - бросается и спасает ее. Горит солома, три телеги, притащенные сюда, превращаются в белый дым, угрожающий задушить самих патриотов, так что Эли приходится, опаляя брови, вытаскивать одну телегу, а Реолу, "мелочному торговцу-великану", - другую. Дым, как в аду, суета, как у Вавилонской башни, шум, как при светопреставлении!

Льется кровь и питает новое безумие. Раненых уносят в дома на улице Серизе, умирающие произносят свою последнюю волю: не уступать, пока не падет проклятая крепость. А как она, увы, падет? Стены так толсты! Делегации, общим числом три, прибывают из Отель-де-Виль, аббат Фоше, который является членом одной из них, может засвидетельствовать, с каким сверхъестественным мужеством человеколюбия они действовали. Они поднимают над сводчатыми воротами свой городской флаг и приветствуют его барабанным боем, но бесполезно. Разве может услышать их в этом светопреставлении Делонэ и тем более поверить им? Они возвращаются в праведном гневе, а свист пуль все еще звучит в их ушах. Что же делать? Пожарные поливают из своих шлангов пушки инвалидов, чтобы охладить запальники, но, к сожалению, они не могут поднимать струю настолько высоко и распространяют только облака брызг. Лица, знакомые с античной историей, предлагают сделать катапульты. Сантер, громогласный пивовар из Сент-Антуанского предместья, советует поджечь крепость с помощью "смеси фосфора и скипидара, разбрызгиваемой нагнетательными насосами". О Спинола-Сантер, разве у тебя есть наготове эта смесь? Каждый - сам себе голова! И все же поток стрельбы не стихает: стреляют даже женщины и турки, по крайней мере одна женщина (со своим возлюбленным) и один турок. Пришла французская гвардия -настоящие орудия, настоящие артиллеристы. Очень деятелен Майяр; Эли и Юлен, получавшие половинное жалованье, горят гневом среди тысячных толп.

Большие часы Бастилии во внутреннем дворе неслышно тикают, отмеряя час за часом, как будто ничего существенного ни для них, ни для мира не происходит! Они пробили час, когда началась стрельба; сейчас стрелки подвигаются к пяти, а огонь не стихает. Глубоко внизу, в подвалах, семеро узников слышат глухой грохот, как при землетрясении; тюремщики уклоняются от ответов.

Горе тебе, Делонэ, и твоей сотне несчастных инвалидов! Брольи далеко, и его уши заложены; Безанваль слышит, но не может послать помощь. Один жалкий отряд гусар, высланный для разведки, осторожно пробрался по набережным вплоть до Нового моста. "Мы хотим присоединиться к вам", - сказал капитан, увидев, что толпа безбрежна. Большеголовый, похожий на карлика субъект, бледный и прокопченный, выходит, шаркая, вперед и сквозь голубые губы каркает не без смысла: "Если так, спешивайтесь и отдайте нам ваше оружие!" Капитан гусар счастлив, когда его отводят на заставу и отпускают под честное слово. Кто был этот человечек? Говорят, это был месье Марат, автор великолепного и миролюбивого "Воззвания к народу". Воистину велик для тебя, о замечательный ветеринар, этот день твоего появления и нового рождения, и, однако, в этот же самый день через четыре года... Но пусть пока задернуты завесы будущего.

Что же делает Делонэ? Единственное, что Делонэ может сделать и, по его словам, хотел сделать. Представьте его сидящим при зажженной свече на расстоянии вытянутой руки от порохового склада, неподвижным, как римский сенатор или бронзовый канделябр, холодно, одним движением глаз предупреждающим Тюрио и всех остальных, каково его решение. Пока же он сидит там, не причиняя никому вреда, и ему не причиняют вреда. Но королевская крепость не может, не имеет права, не должна и не будет сдана никому, кроме посланца короля. Жизнь старого солдата ничего не стоит, но потерять ее следует с честью. Но подумай только, ревущая чернь, что будет, когда вся Бастилия взлетит к небу! В таком застывшем состоянии, похожий на статую в церкви, держащую свечу, Делонэ было бы лучше предоставить Тюрио, красным судейским, кюре церкви Сен-Стефана и всей этой черни мира делать, что они хотят.

Но при всем том он не мог этого себе позволить. Задумывался ли ты когда-нибудь, насколько сердце любого человека трепетно созвучно сердцам всех людей? Замечал ли ты когда-нибудь, насколько всемогущ самый голос массы людей? Как их негодующие крики парализуют сильную душу, как их гневный рев пробуждает, неслыханный ужас? Кавалер Глюк сознается, что лейтмотивом одного из лучших его пассажей в одной из лучших его опер был голос черни, услышанный им в Вене, когда она кричала своему кайзеру: "Хлеба! Хлеба!" Великое - это объединенный глас людей, выражение их инстинктов, которые вернее, чем их мысли; это самое грандиозное, с чем может столкнуться человек среди звуков и теней, которые образуют этот мир времен. Тот, кто может противостоять ему, стоит где-то над временем. Делонэ не мог сделать этого. Растерянный, он мечется между двумя решениями, надежда не оставляет его в бездне отчаяния. Его крепость не сдастся - он объявляет, что взорвет ее, хватает факелы, чтобы взорвать ее, и... не взрывает ее. Несчастный Делонэ, это смертная агония и твоей Бастилии, и твоя собственная! Тюрьма, тюремное заключение и тюремщик - все три, каковы бы они ни были, должны погибнуть.

Уже четыре часа ревет мировой хаос, который можно назвать мировой химерой, изрыгающей огонь. Бедные инвалиды укрылись под своими стенами или поднимаются с перевернутыми ружьями: они сделали белые флаги из носовых платков и бьют отбой, или кажется, что они бьют отбой, потому что услышать ничего нельзя. Даже швейцарцы у проходов выглядят уставшими от стрельбы, обескураженными шквалом огня. У подъемного моста открыта одна бойница, как будто оттуда хотят говорить. Посмотрите на пристава Майяра: ловкий человек! Он идет по доске, раскачивающейся над пропастью каменного рва: доска покоится на парапете, удерживаемая тяжестью тел патриотов; он опасно парит, как голубь, стремящийся к такому ковчегу! Осторожно, ловкий пристав! Один человек уже упал и разбился далеко внизу, там, на камнях! Но пристав Майяр не падает: он идет осторожно, точными шагами, с вытянутыми руками. Швейцарец протягивает бумажку через бойницу, ловкий пристав хватает ее и возвращается. Условия сдачи - прощение и безопасность для всех! Приняты ли они? "Foi d"officier" (Под честное слово офицера), - отвечает Юлен или Эли (люди говорят разное). Условия приняты! Подъемный мост медленно опускается, пристав Майяр закрепляет его, внутрь врывается живой поток. Бастилия пала! Победа! Бастилия взята!